Суть времени — Красноярск | Литературный клуб

<b>Дядя Ваня</b>

Дядя Ваня
Антон Чехов, 1896 (выдержки)

Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно…

<b>Палата №6</b>

Палата №6
Антон Чехов, 1892 (выдержки)

Речь его беспорядочна, лихорадочна, как бред, порывиста и не всегда понятна, но зато в ней слышится, и в словах и в голосе, что-то чрезвычайно хорошее. Когда он говорит, вы узнаете в нем сумасшедшего и человека. Трудно передать на бумаге его безумную речь. Говорит он о человеческой подлости, о насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников. Получается беспорядочное, нескладное попурри из старых, но еще не допетых песен. <...> Андрей Ефимыч понял, что ему пришел конец, и вспомнил, что Иван Дмитрич, Михаил Аверьяныч и миллионы людей верят в бессмертие. А вдруг оно есть? Но бессмертия ему не хотелось, и он думал о нем только одно мгновение.

<b>Евгений Онегин</b>

Евгений Онегин
Александр Пушкин, 1823–1830 (выдержки)

Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей; Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней: Тому уж нет очарований, Того змия воспоминаний, Того раскаянье грызет. Все это часто придает Большую прелесть разговору. Сперва Онегина язык Меня смущал; но я привык К его язвительному спору, И к шутке, с желчью пополам, И злости мрачных эпиграмм.

<b>Бедная Лиза</b>

Бедная Лиза
Николай Карамзин, 1791 (выдержки)

Он желал больше, больше и, наконец, ничего желать не мог, — а кто знает сердце свое, кто размышлял о свойстве нежнейших его удовольствий, тот, конечно, согласится со мною, что исполнение всех желаний есть самое опасное искушение любви. Лиза не была уже для Эраста сим ангелом непорочности, который прежде воспалял его воображение и восхищал душу. Платоническая — любовь уступила место таким чувствам, которыми он не мог гордиться и которые были для него уже не новы.

<b>Песочный человек</b>

Песочный человек
Эрнст Теодор Амадей Гофман, 1816 (выдержки)

Однако ж большую часть высокочтимых господ подобные объяснения не успокоили; рассказ об автомате глубоко запал им в душу, и в них вселилась отвратительная недоверчивость к человеческим лицам. Многие влюбленные, дабы совершенно удостовериться, что они пленены не деревянной куклой, требовали от своих возлюбленных, чтобы те слегка фальшивили в пении и танцевали не в такт, чтобы они, когда им читали вслух, вязали, вышивали, играли с комнатной собачкой и т. д., а более всего — чтобы они не только слушали, но иногда говорили и сами, да так, чтобы их речи и впрямь выражали мысли и чувства. У многих любовные связи укрепились и стали задушевней, другие, напротив, спокойно разошлись. «Поистине, ни за что нельзя поручиться», — говорили то те, то другие.

<b>Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем</b>

Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем
Николай Гоголь, 1834 (выдержки)

Чем прикажете потчевать вас, Иван Иванович? — спросил он. — Не прикажете ли чашку чаю? — Нет, весьма благодарю, — отвечал Иван Иванович, поклонился и сел. — Сделайте милость, одну чашечку! — повторил судья. — Нет, благодарю. Весьма доволен гостеприимством, — отвечал Иван Иванович, поклонился и сел. — Одну чашку, — повторил судья. — Нет, не беспокойтесь, Демьян Демьянович! При этом Иван Иванович поклонился и сел. — Чашечку? — Уж так и быть, разве чашечку! — произнес Иван Иванович и протянул руку к подносу. — Не прикажете ли еще чашечку? — Покорно благодарствую, — отвечал Иван Иванович, ставя на поднос опрокинутую чашку и кланяясь. — Сделайте одолжение, Иван Иванович! — Не могу. Весьма благодарен. — При этом Иван Иванович поклонился и сел. — Иван Иванович! сделайте дружбу, одну чашечку! — Нет, весьма обязан за угощение. Сказавши это, Иван Иванович поклонился и сел.

<b>Вий</b>

Вий
Николай Гоголь, 1833 (выдержки)

— Подымите мне веки: не вижу! — сказал подземным голосом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки. «Не гляди!» — шепнул какой‑то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул. — Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха.

<b>Старосветские помещики</b>

Старосветские помещики
Николай Гоголь, 1835 (выдержки)

Вам, без сомнения, когда‑нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась за человеком и призывает его, и после которого следует неминуемо смерть. Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто‑то явственно произносил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился, тишина была мертвая, даже кузнечик в это время переставал кричать; ни души в саду; но, признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихий, настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался ее, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня.

<b>Вечера на хуторе близ Диканьки</b>

Вечера на хуторе близ Диканьки
Николай Гоголь, 1829–1832 (выдержки)

На пограничной дороге, в корчме, собрались ляхи и пируют уже два дни. Что-то немало всей сволочи. Сошлись, верно, на какой-нибудь наезд: у иных и мушкеты есть; чокают шпоры, брякают сабли. Паны веселятся и хвастают, говорят про небывалые дела свои, насмехаются над православьем, зовут народ украинский своими холопьями и важно крутят усы, и важно, задравши головы, разваливаются на лавках. С ними и ксендз вместе. Только и ксендз у них на их же стать, и с виду даже не похож на христианского попа: пьет и гуляет с ними и говорит нечестивым языком своим срамные речи. Паны беснуются и отпускают штуки: хватают за бороду жида, малюют ему на нечестивом лбу крест; стреляют в баб холостыми зарядами и танцуют краковяк с нечестивым попом своим. Не бывало такого соблазна на Русской земле и от татар. Видно, уже ей Бог определил за грехи терпеть такое посрамление!

<b>Руслан и Людмила</b>

Руслан и Людмила
Александр Пушкин, 1818–1820 (выдержки)

То три соперника Руслана; в душе несчастные таят любви и ненависти яд. Один — Рогдай, воитель смелый, мечом раздвинувший пределы богатых киевских полей; другой — Фарлаф, крикун надменный, в пирах никем не побежденный, но воин скромный средь мечей; последний, полный страстной думы, младой хазарский хан Ратмир: все трое бледны и угрюмы, и пир веселый им не в пир.

<b>Пятая колонна</b>

Пятая колонна
Эрнест Хемингуэй, 1938 (выдержки)

Понимаете, кое-кто по неосторожности стал доверять мне. И, может быть, именно потому, что это было неосторожно, мне пришлось научиться оправдывать доверие. Знаете, ничего особенного, но просто в известной степени оправдывать доверие. Ну, потом так оно и выходит. Тебе доверяют кое-что, и ты все делаешь как следует. А потом начинаешь верить в это. В конце концов начинаешь, пожалуй, даже любить это.

<b>Писатель и война</b>

Писатель и война
Эрнест Хемингуэй, 04.06.1937

Задача писателя неизменна. Сам он меняется, но задача его остается та же. Она всегда в том, чтобы писать правдиво и, поняв, в чем правда, выразить ее так, чтобы она вошла в сознание читателя частью его собственного опыта. Нет ничего труднее этого, и трудностью задачи можно объяснить, почему награда, все равно, приходит ли она скоро или заставляет себя ждать, обычно очень велика. Если награда приходит скоро, это часто губит писателя. Если она заставляет себя ждать слишком долго, это очень часто озлобляет его. Иногда награда приходит лишь после смерти, и тогда ему уже все равно. Но именно потому, что писать правдивые, долговечные произведения так трудно, по-настоящему хороший писатель рано или поздно будет признан. Только романтики воображают, что на свете есть «неизвестные мастера».

<b>Превращение</b>

Превращение
Франц Кафка, 1912 (выдержки)

— Пусть убирается отсюда! — воскликнула сестра — Это единственный выход, отец. Ты должен только избавиться от мысли, что это Грегор. В том-то и состоит наше несчастье, что мы долго верили в это. Но какой же он Грегор? Будь это Грегор, он давно бы понял, что люди не могут жить вместе с таким животным, и сам ушел бы. Тогда бы у нас не было брата, но зато мы могли бы по-прежнему жить и чтить его память. А так это животное преследует нас, прогоняет жильцов, явно хочет занять всю квартиру и выбросить нас на улицу. Гляди, отец, — закричала она внезапно, — он уже опять принимается за свое!

<b>Старик и море</b>

Старик и море
Эрнест Хемингуэй, 1936 (выдержки)

Мысленно он всегда звал море la mar, как зовут его по-испански люди, которые его любят. Порою те, кто его любит, говорят о нем дурно, но всегда как о женщине, в женском роде. Рыбаки помоложе, из тех, кто пользуется буями вместо поплавков для своих снастей и ходит на моторных лодках, купленных в те дни, когда акулья печенка была в большой цене, называют море el mar, то есть в мужском роде. Они говорят о нем как о пространстве, как о сопернике, а порою даже как о враге. Старик же постоянно думал о море как о женщине, которая дарит великие милости или отказывает в них, а если и позволяет себе необдуманные или недобрые поступки, — что поделаешь, такова уж ее природа. «Луна волнует море, как женщину», — думал старик.

<b>Путешествие в страну гуигнгнмов</b>

Путешествие в страну гуигнгнмов
Джонатан Свифт, 1726 (выдержки)

Однако гуигнгнмы, живущие под властью разума, так же мало гордятся своими хорошими качествами, как я горжусь тем, что у меня две руки; ни один человек, находясь в здравом уме, не станет кичиться этим, хотя и будет очень несчастен, если лишится одной из них. Я так долго останавливаюсь на этом предмете из желания сделать, по мере моих сил, общество английских еху более переносимым; поэтому я очень прошу лиц, в какой-нибудь степени запятнанных этим нелепым пороком, не отваживаться попадаться мне на глаза.

<b>Кукольный дом</b>

Кукольный дом
Генрик Ибсен, 1879 (выдержки)

Хельмер: Ты прежде всего жена и мать. Нора: Я в это больше не верю. Я думаю, что прежде всего я человек, так же как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком. Знаю, что большинство будет на твоей стороне, Торвальд, и что в книгах говорится в этом же роде. Но я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах и попробовать разобраться в них.

<b>Сад расходящихся тропок [сборник]</b>

Сад расходящихся тропок [сборник]
Хорхе Луис Борхес, 1941 (выдержки)

«Лотерее в Вавилоне» не чужд грех символизма. Что касается «Вавилонской библиотеки», то я не первый автор этого сюжета. Тем, кому интересны его история и предыстория, я могу предложить обратиться к одной из страниц пятьдесят девятого номера журнала «Юг», где перечислены столь несхожие имена: Левкипп и Лассвиц, Льюис Кэрролл и Аристотель… В рассказе «В кругу развалин» нереально все; в «Пьере Менаре, авторе „Дон Кихота“» важно то, что внушает его главный герой. Список произведений, которые я ему приписываю, не слишком-то занимателен, но он вовсе не произволен: это некая диаграмма истории его разума.

<b>Хроника царствования Карла IX</b>

Хроника царствования Карла IX
Проспер Мериме, 1829 (выдержки)

В истории я люблю только анекдоты, а из анекдотов предпочитаю такие, в которых, как мне подсказывает воображение, я нахожу правдивую картину нравов и характеров данной эпохи. Страсть к анекдотам нельзя назвать особенно благородной, но, к стыду своему, должен признаться, что я с удовольствием отдал бы Фукидида за подлинные мемуары Аспазии или Периклова раба, ибо только мемуары, представляющие собой непринужденную беседу автора с читателем, способны дать изображение человека, а меня это главным образом занимает и интересует.

<b>Антигона</b>

Антигона
Жан Ануй, 1942 (выдержки)

Она думает, что умрет, хотя молода и очень хотела бы жить. Но ничего не поделаешь: ее зовут Антигоной, и ей придется сыграть свою роль до конца… С той минуты, как поднялся занавес, она чувствует, что с головокружительной быстротой удаляется от сестры Исмены, которая смеется и болтает с молодым человеком; от всех нас, спокойно глядящих на нее, — мы ведь не умрем сегодня вечером.

<b>Бранд</b>

Бранд
Генрик Ибсен, 1865 (выдержки)

Бранд: (извиваясь под надвигающейся на него лавиной, кричит вверх) Боже, ответь хоть в час смерти моей: легче ль песчинки в деснице Твоей воли людской quantum satis? [Лавина погребает его и засыпает, всю долину.] Голос: (сквозь раскаты грома) Бог, Он — Deus caritatis!

<b>Манфред</b>

Манфред
Лорд Байрон, 1816–1817 (выдержки)

И в юности я не стремился к людям и не глядел на землю их очами; их честолюбье не было моим, их цели жизни мне казались чужды; всё — радости, и скорбь, и страсть, и сила — всё делало меня чужим для них. Я образ смертного носил, но плоть живая сочувствия во мне не вызывала. Среди существ телесных, лишь одна… Но нет, о ней потом, — что до людей, как я сказал, я с ними знался мало. Отрадно было мне в пустыне дикой дышать морозным воздухом вершин, где птицы гнезд не вьют и мотыльки над голым камнем не порхают; любил я плыть один в водах потока меж острых камней и водоворотов, иль по волнам ревущим океана…

<b>Пер Гюнт</b>

Пер Гюнт
Генрик Ибсен, 1865–1866 (выдержки)

Двояким образом ведь можно быть «самим собой»: навыворот и прямо. Вы знаете, изобретен в Париже недавно способ новый — делать снимки посредством солнечных лучей, причем изображенья могут получаться прямые и обратные — иль, как зовут их, — негативы, на которых обратно все выходит — свет и тени; на непривычный глаз такие снимки уродливы, однако есть в них сходство, и только надобно их обработать.

<b>Яма</b>

Яма
Александр Куприн, 1909–1915 (выдержки)

Сила действия равна силе противодействия. Чем хуже, тем лучше. Пусть накопляется в человечестве зло и месть, пусть, — они растут и зреют, как чудовищный нарыв — нарыв — нарыв во весь земной шар величиной. Ведь лопнет же он когда-нибудь! И пусть будет ужас и нестерпимая боль. Пусть гной затопит весь мир. Но человечество или захлебнется в нем и погибнет, или, переболев, возродится к новой, прекрасной жизни.

<b>Олеся</b>

Олеся
Александр Куприн, 1898 (выдержки)

Действительно, для многого из ее черного искусства я не умел найти объяснения в своей небольшой науке. Я не знаю и не могу сказать, обладала ли Олеся и половиной тех секретов, о которых говорила с такой наивной верой, но то, чему я сам бывал нередко свидетелем, вселило в меня непоколебимое убеждение, что Олесе были доступны те бессознательные, инстинктивные, туманные, добытые случайным опытом, странные знания, которые, опередив точную науку на целые столетия, живут, перемешавшись со смешными и дикими поверьями, в темной, замкнутой народной массе, передаваясь как величайшая тайна из поколения в поколение.

<b>Гранатовый браслет</b>

Гранатовый браслет
Александр Куприн, 1910 (выдержки)

А раз Любви нет, женщины мстят. Пройдет еще лет тридцать… я не увижу, но ты, может быть, увидишь, Верочка. Помяни мое слово, что лет через тридцать женщины займут в мире неслыханную власть. Они будут одеваться, как индийские идолы. Они будут попирать нас, мужчин, как презренных, низкопоклонных рабов. Их сумасбродные прихоти и капризы станут для нас мучительными законами. И все оттого, что мы целыми поколениями не умели преклоняться и благоговеть перед любовью. Это будет месть. Знаешь закон: сила действия равна силе противодействия.

<b>Пигмалион</b>

Пигмалион
Бернард Шоу, 1912 (выдержки)

Элиза поняла, что не сможет пойти против них в таком важном деле и что без согласия Хигинса она не имеет права использовать полученные от него знания (не будучи коммунисткой, она считала знания такой же личной собственностью, как, например, часы). Короче говоря, она во всех отношениях была неудачницей — невежественная, ничего не умеющая, претенциозная, никому не нужная, отличающаяся снобизмом никчемная бесприданница.

<b>Посторонний</b>

Посторонний
Альбер Камю, 1940 (выдержки)

Как будто неистовый порыв гнева очистил меня от боли, избавил от надежды, и перед этой ночью, полной загадочных знаков и звезд, я впервые раскрываюсь навстречу тихому равнодушию мира. Он так на меня похож, он мне как брат, и от этого я чувствую — я был счастлив, я счастлив и сейчас. Чтобы все завершилось, чтобы не было мне так одиноко, остается только пожелать, чтобы в день моей казни собралось побольше зрителей — и пусть они встретят меня криками ненависти.

<b>Тошнота</b>

Тошнота
Жан Поль Сартр, 1938 (выдержки)

Нет, книга должна быть в другом роде. В каком, я еще точно не знаю — но надо, чтобы за ее напечатанными словами, за ее страницами угадывалось то, что было бы не подвластно существованию, было бы над ним. Скажем, история, какая не может случиться, например сказка. Она должна быть прекрасной и твердой как сталь, такой, чтобы люди устыдились своего существования. Если бы я был уверен в своем таланте…

<b>Волшебная гора</b>

Волшебная гора
Томас Манн, 1912–1924 (выдержки)

Прощай, Ганс Касторп, простодушное, но трудное дитя нашей жизни! Повесть о тебе окончена. Мы досказали ее; время в ней и не летело и не тянулось, ибо это была повесть герметическая. Мы рассказали ее ради нее самой, не ради тебя, ибо ты был простецом. Но в конце концов это все же повесть о тебе; и так как рассказанное в ней приключилось именно с тобой, вероятно, в тебе все же было что-то, и мы не отрицаем той педагогической привязанности к тебе, которая в нас возникла по мере того, как развивалось повествование, и которая могла бы заставить нас слегка коснуться уголка глаза, при мысли о том, что в дальнейшем мы тебя больше не увидим и не услышим.

<b>Паломничество в страну Востока</b>

Паломничество в страну Востока
Герман Гессе, 1930–1931 (выдержки)

К особенности паломничества в страну Востока принадлежало в числе другого и то, что хотя Братство, предпринимая это странствие, имело в виду совершенно определенные, весьма возвышенные цели (каковые принадлежат сфере тайны и постольку не могут быть названы), однако каждому отдельному участнику было дозволено и даже вменено в обязанности иметь еще свои, приватные цели; в путь не брали никого, кто не был бы воодушевлен такими приватными целями, и каждый из нас, следуя, по-видимому, общим идеалам, стремясь к общей цели, сражаясь под общим знаменем, нес в себе как самый скрытый источник сил и самое последнее утешение свою собственную, неразумную детскую мечту.

<b>Тарас Бульба</b>

Тарас Бульба
Николай Гоголь, 1835 (выдержки)

Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!.. А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву… Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!

<b>Повелитель мух</b>

Повелитель мух
Уильям Голдинг, 1954 (выдержки)

И, стоя среди них, грязный, косматый, с неутертым носом, Ральф рыдал над прежней невинностью, над тем, как темна человеческая душа, над тем, как переворачивался тогда на лету верный мудрый друг по прозвищу Хрюша. — Казалось бы, — офицер прикидывал предстоящие хлопоты, розыски, — казалось бы, английские мальчики — вы ведь все англичане, не так ли? — могли выглядеть и попристойней…

<b>Степной волк</b>

Степной волк
Герман Гессе, 1927 (выдержки)

О, я понял все, понял Пабло, понял Моцарта, я слышал где-то сзади его ужасный смех, я знал, что все сотни тысяч фигур игры жизни лежат у меня в кармане, я изумленно угадывал смысл игры, я был согласен начать ее еще раз, еще раз испытать ее муки, еще раз содрогнуться перед ее нелепостью, еще раз и еще множество раз пройти через ад своего нутра. Когда-нибудь я сыграю в эту игру получше. Когда-нибудь я научусь смеяться. Пабло ждал меня. Моцарт ждал меня.

<b>Сон смешного человека</b>

Сон смешного человека
Фёдор Достоевский, 1877 (выдержки)

Больше скажу: пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!), — ну, а я все-таки буду проповедовать. А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час — все бы сразу устроилось! Главное — люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться. А между тем ведь это только — старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же! «Сознание жизни выше жизни, знание законов счастья — выше счастья» — вот с чем бороться надо! И буду. Если только все захотят, то сейчас все устроится.

<b>Бобок</b>

Бобок
Фёдор Достоевский, 1873 (выдержки)

Черт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться. Я прежде всех про себя расскажу. Я, знаете, из плотоядных. Всё это там вверху было связано гнилыми веревками. Долой веревки, и проживем эти два месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!

<b>Записки из подполья</b>

Записки из подполья
Фёдор Достоевский, 1864 (выдержки)

Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела.

<b>Что делать?</b>

Что делать?
Николай Чернышевский, 1862–1863 (выдержки)

У меня нет ни тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это все-таки ничего: читай, добрейшая публика! прочтешь не без пользы. Истина — хорошая вещь: она вознаграждает недостатки писателя, который служит ей. Поэтому я скажу тебе: если б я не предупредил тебя, тебе, пожалуй, показалось бы, что повесть написана художественно, что у автора много поэтического таланта. Но я предупредил тебя, что таланта у меня нет, ты и будешь знать теперь, что все достоинства повести даны ей только ее истинностью.

<b>Страдания юного Вертера</b>

Страдания юного Вертера
Иоганн Вольфганг Гёте, 1774 (выдержки)

Умереть! Что это значит? Видишь ли, мы фантазируем, когда говорим о смерти. Я не раз видел, как умирают люди. Но человек так ограничен по своей природе, что ему не дано постигнуть начало и конец своего бытия. Сейчас ещё свой, твой! Да, твой, любимая! А через миг… оторван, разлучен… И что, если — навеки! Нет, Лотта, нет… как я могу исчезнуть? Как можешь ты исчезнуть? Ведь мы же существуем! Исчезнуть? Что это значит? Опять только слово, только пустой звук, невнятный моей душе…

<b>Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга первая</b>

Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга первая
Франсуа Рабле, 1533–1564 (выдержки)

Читатель, друг! За эту книгу сев, пристрастия свои преодолей, да не введет она тебя во гнев; в ней нет ни злобы, ни пустых затей. Пусть далеко до совершенства ей, но посмешит она тебя с успехом. Раз ты тоскуешь, раз ты чужд утехам, я за иной предмет не в силах взяться: милей писать не с плачем, а со смехом, ведь человеку свойственно смеяться.

<b>Откровение святого Иоанна Богослова [Апокалипсис]</b>

Откровение святого Иоанна Богослова [Апокалипсис]
Библия (выдержки)

И увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет.

<b>Евангелие от Матфея</b>

Евангелие от Матфея
Библия (выдержки)

Пилат говорит им: что́ же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят. Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят. Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших.

<b>Андромаха</b>

Андромаха
Еврипид, -425 (выдержки)

Иль не родиться, иль благородного сыном отца в доме вельможном родиться желай. Лучше не жить вовсе на свете незнатным, в бедности солнца лучше не видеть: если пристигнет нужда доброго, в силе природной он имеет опору. Кто от достойных предков, слава того не смолкнет. Даже останки добрых лелеет время: их и на гробе светочем доблесть сияет.

<b>Ипполит</b>

Ипполит
Еврипид, -428 (выдержки)

О, если бы хотя малейший знак Имели мы, но верный, чтобы друга от недруга и лживые слова от истинных мы сразу отличали… Два голоса пускай бы человек имел — один, особенный, для правды, другой — какой угодно. Ведь тогда разоблачить всегда бы ложь могли мы, игралищем людей не становясь.

<b>Медея</b>

Медея
Еврипид, -431 (выдержки)

Не боюсь добавить я еще, что, кто считает иль мудрецом себя, или глубоко проникшим тайну жизни, заслужил название безумца. Счастлив смертный не может быть. Когда к нему плывет богатство — он удачник, но и только…

<b>Эдип в Колоне</b>

Эдип в Колоне
Софокл, -401 (выдержки)

Высший дар — нерожденным быть; если ж свет ты увидел дня — о, обратной стезей скорей в лоно вернись небытья родное! Пусть лишь юности пыл пройдет, легких дум беззаботный век: всех обуза прижмет труда, всех придавит печали гнет. Нам зависть, смуты, битвы, кровь несут погибель; а в завершенье нас поджидает всем ненавистная, хмурая осень, чуждая силы и дружбы, и ласки. Старость, обитель горя.

<b>Царь Эдип</b>

Царь Эдип
Софокл, -429...-426 (выдержки)

О сыны земли фиванской! Вот, глядите — вот Эдип, он, загадки разгадавший, он, прославленнейший царь; кто судьбе его из граждан не завидовал тогда? А теперь он в бездну горя ввергнут тою же судьбой. Жди же, смертный, в каждой жизни завершающего дня; не считай счастливым мужа под улыбкой божества раньше, чем стопой безбольной рубежа коснется он.

<b>Антигона</b>

Антигона
Софокл, -442 (выдержки)

Храни же ум свой для себя, а брата я схороню. Прекрасна в деле этом и смерть. В гробу лежать я буду, брату любимому любимая сестра, пав жертвою святого преступленья. Дороже мне подземным угодить, чем здешним: не под властью ли подземных всю вечность мне придется провести? Ты иначе решила — попирай же в бесчестье то, что бог нам чтить велел.

<b>Братья Карамазовы</b>

Братья Карамазовы
Фёдор Достоевский, 1880 (выдержки)

Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, — продолжает старик, — великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы „искушал“ тебя. Так ли это? И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил тебе в трех вопросах, и что ты отверг, и что в книгах названо „искушениями“? А между тем если было когда-нибудь на земле совершено настоящее громовое чудо, то это в тот день, в день этих трех искушений. <…> думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне? Уж по одним вопросам этим, лишь по чуду их появления, можно понимать, что имеешь дело не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным.

<b>Семеро против Фив</b>

Семеро против Фив
Эсхил, -467 (выдержки)

Несносные созданья, вы надеетесь, что сможем город отстоять и храбрости прибавить сможем войску осажденному, перед богами городскими ползая, вопя, крича, рассудок потеряв и стыд?

<b>Прометей прикованный</b>

Прометей прикованный
Эсхил, -443 (выдержки)

Скажу о самом важном: до меня не знали люди ни целящих мазей, ни снедей, ни питья и погибали за недостатком помощи врачебной. Я научил их смешивать лекарства, чтоб ими все болезни отражать. Установил я способы гаданий; растолковал пророческие сны — что правда в них, что ложь. Определил смысл вещих голосов, примет дорожных. Я объяснил и хищных птиц полет и что вещают — счастье иль беду, — их образ жизни, ссоры и любовь; гадания по внутренностям жертвы, цвета и виды печени и желчи, приятные при жертве для богов. Сжигая бедра жертвенных животных, упитанные туком, пред людьми разоблачил я знаменья огня, что раньше непонятны были взору. Все это так… А кто дерзнет сказать, Что до меня извлек на пользу людям таившиеся под землей железо, и серебро, и золото, и медь? Никто, конечно, коль не хочет хвастать. А кратко говоря, узнай, что все искусства у людей — от Прометея!

<b>Матрёнин двор</b>

Матрёнин двор
Александр Солженицын, 1959 (выдержки)

Не гналась за обзаводом… Не выбивалась, чтобы купить вещи и потом беречь их больше своей жизни. Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев. Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сестрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, — она не скопила имущества к смерти. Грязно-белая коза, колченогая кошка, фикусы… Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша.

<b>Белые ночи</b>

Белые ночи
Фёдор Достоевский, 1848 (выдержки)

Да будет ясно твое небо, да будет светла и безмятежна милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу! Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..

<b>Один день Ивана Денисовича</b>

Один день Ивана Денисовича
Александр Солженицын, 1959 (выдержки)

Сперва протискивался Шухов круто (цигарку свернутую оберегая, однако, в кулаке). В коридоре же, общем для двух половин барака, и в сенях никто уже вперед не перся, зверехитрое племя, а облепили стены в два ряда слева и в два справа — и только проход посреднике на одного человека оставили пустой: проходи на мороз, кто дурней, а мы и тут побудем. И так целый день на морозе, да сейчас лишних десять минут мерзнуть? Дураков, мол, нет. Подохни ты сегодня, а я завтра!

<b>Дон Карлос, инфант испанский</b>

Дон Карлос, инфант испанский
Фридрих Шиллер, 1783–1787 (выдержки)

Инквизитор: На что он был вам нужен? Что мог открыть вам этот человек? Иль неизвестен вам язык хвастливый глупцов, что бредят улучшеньем мира? Иль незнаком дух новшеств и мечтаний? Когда слова могли разрушить все, что разум ваш воздвиг, какое право имели вы за меньшую вину предать костру сто тысяч слабых духом! Король: Прости, но я возжаждал человека! Инквизитор: Что вам человек! Для вас все люди — числа. Иль я должен Основы управленья государством седому разъяснять ученику? Земному богу не пристало жаждать того, в чем могут отказать ему. Король: Но Карл — единственный мой сын. Кому наследье предназначу? Инквизитор: Тленью, но не свободе! Король: Мы едины в мыслях. Пойдем.

<b>Над пропастью во ржи</b>

Над пропастью во ржи
Джером Сэлинджер, 1951 (выдержки)

— Не хочу тебя пугать, — сказал он наконец, — но я совершенно ясно себе представляю, как ты благородно жертвуешь жизнью за какое-нибудь пустое, нестоящее дело. — Он посмотрел на меня странными глазами. — Скажи, если я тебе напишу одну вещь, обещаешь прочесть внимательно? И сберечь? <...> — Как ни странно, написал это не литератор, не поэт. Это сказал психоаналитик по имени Вильгельм Штекель. Вот что он… да ты меня слушаешь? — Ну конечно. — Вот что он говорит: «Признак незрелости человека — то, что он хочет благородно умереть за правое дело, а признак зрелости — то, что он хочет смиренно жить ради правого дела».

<b>Дух и Разум в творчестве Экзюпери</b>

Дух и Разум в творчестве Экзюпери
Николай Дятлов, 01.02.2018

В отличие от Ошедэ, сомневающийся разум Экзюпери диктует ему не приносить свою жизнь в жертву войне, превратившейся в пародию и потерявшей всякий смысл. Но поскольку Ошедэ не смог бы «объяснить себя», попытку «объяснения» сложившейся духовной ситуации предпринимает сам Экзюпери, уповая на приближающуюся ночь, которая сможет дать ему понимание смысла его скорой смерти в опасном задании.

<b>Ночной полёт</b> и <b>Военный лётчик</b>

Ночной полёт и Военный лётчик
Антуан Экзюпери, 1930, 1942 (выдержки)

Но Ривьер не сможет отдохнуть: настанет черёд тревоги за европейский почтовый. И так будет всегда. Всегда. Впервые этот старый боец с удивлением почувствовал, что устал. Прибытие самолётов никогда не явится для него той победой, которая завершает войну и открывает эру благословенного мира. Это будет всегда лишь ещё одним шагом, за которым последует тысяча подобных шагов. <…> «Значит, всё это так близко?..» Да, незаметно и постепенно пришёл он к старости, к мыслям: «А вот настанет время», к мыслям, которые так скрашивают человеческую жизнь. Будто и на самом деле в один прекрасный день может «настать время» и где-то в конце жизни достигнешь блаженного покоя — того, что рисуется в грёзах!.. Но покоя нет. Возможно, нет и победы. Не могут раз навсегда прибыть все почтовые самолёты…

<b>Кондуит и Швамбрания</b>

Кондуит и Швамбрания
Лев Кассиль, 1928–1931 (выдержки)

Ла-Базри-де-Базан появился вскоре после революции. Он тогда редактировал покровскую газету «Волжский Буревестник» и прославился тем, что на первой странице рождественского номера огромными буквами поздравил «всех уважаемых читателей с 1917-м днем рождения социалиста И. Христа…». Через день газету поздравили с новым редактором.

<b>Школа сути — 22. Часть 2</b>

Школа сути — 22. Часть 2
Сергей Кургинян, 15.05.2014 (выдержки)

Мне в культуре что важно? Мне важно, чтобы <…> всё время мучительно плохоиграющие пальцы эмоциональности разминались, понимаете? Мне фактически нужна культура как такой же тренировочный аппарат для вашей эмоциональности, каким является штанга и гири для вашей физичности. Культура — это колоссальный аппарат эмоциональности и если она превращается в любой набор сведений и не вызывает переживаний, то зачем она, — она не интересна. Зачем нужна культура, если она постоянно, как бокс, если вы не боксируете… но не для мышц, а для эмоционального аппарата…

<b>Школа сути — 21. Часть 2</b>

Школа сути — 21. Часть 2
Сергей Кургинян, 17.12.2013 (выдержки)

Если вы читаете «Фауста» скользя… Вот я его читаю вслух, повторяя, раскачиваясь, раскачивая себя на более активное прочтение, где-то читая ритмически, где-то логически, всё время вспоминая другие тексты… Это значит читать. Всё остальное — не значит читать, это значит скользить. Если, приступая к обучению, вы начинаете скользить, то происходит только одно — вы ничего прочесть не можете. Пусть нашей первой задачей будет любой ценой научиться читать. В противном случае есть одна возможность — всю мировую литературу вам читать буду я. А что?

<b>Откровение о человеке в творчестве Достоевского</b>

Откровение о человеке в творчестве Достоевского
Николай Бердяев, 1918

Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он — самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира. Достоевский — самый христианский писатель потому, что в центре у него стоит человек, человеческая любовь и откровения человеческой души. Он весь — откровение сердца бытия человеческого, сердца Иисусова.

<b>О «карамазовщине» и ещё о «карамазовщине»</b>

О «карамазовщине» и ещё о «карамазовщине»
Максим Горький, 1913

Неоспоримо и несомненно: Достоевский — гений, но это злой гений наш. Он изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста и — противоположность ее — мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием, не без злорадства, однако, рисуясь им пред всеми и пред самим собою. Был нещадно бит, чем и хвастается.

<b>Достоевский и Ницше: философия трагедии</b>

Достоевский и Ницше: философия трагедии
Лев Шестов, 1903 (выдержки)

Философия же трагедии, не значит ли это философия безнадежности, отчаяния, безумия — даже смерти?! Может ли тут быть речь о какой бы то ни было философии? Нас учили: предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов, — и мы сразу поняли и радостно согласились принять это учение. Но мы пошли еще дальше: нам мало было отделаться от мертвецов, нам мало было утвердить права живых. У нас остались все, не имеющие земных надежд, все отчаявшиеся, все обезумевшие от ужасов жизни. Что делать с ними? Кто возьмет на себя нечеловеческую обязанность зарыть в землю этих?